Е. Долгов. ЕВГЕНИЙ ЖАРКОВСКИЙ. Песни для детей. Лирические песни

Долгое время искусство советской оперетты разви­валось по двум основным направлениям: одно из них брало истоки в традициях венской классической оперет­ты, другое — определялось художественными принци­пами послереволюционной грубоватой музыкальной ко­медии. От первой шла приподнятость, пышность и «роскошество» чувств (зачастую оказывавшихся обык­новенной пеной), от второй — яркая, сочная, зачастую гротесковая балаганность. Первая была бы ничем, точнее — заняла бы свое место в ряду жанров-безделу­шек, если бы не заключала в себе иронической насмеш­ки над аристократией, вторая же стала явлением ис­кусства лишь через хлесткую сатиру на обывательщину, на пошляков любого толка.

Жарковский по-своему корректирует эту изначаль­ную заданность, плавно смягчает и смещает те или иные акценты, руководствуясь определенными художе­ственными задачами. Эта корректировка означает стрем­ление композитора разрушать привычные амплуа-маски, в которых тесно живым людям. Так же, как ге­роическое, лирическое, резонерское, комедийное и многое другое сочетается в одном живом человеке, так же многозначным должно становиться и его сцениче­ское воплощение. Отсюда, может быть, и новые опре­деления, такие, как характерный герой, лирическая героиня и т. д. и т. д.

В трех названных выше опереттах главной задачей композитора являлось не осмеяние кого бы то ни было, не лирическая чувствительность, а показ героя совер­шенно иного типа — обыкновенного, более или менее похожего на любого из нас, скромного, симпатичного человека. И композитор настоятельно обращает наше внимание на достоинства этого человека, доброй усмеш­кой реагирует на его бесконечные опереточные «не­ловкости», переживает с ним и бесконечно верит в него.

К содержанию

Но в 1965 году в творчестве композитора появляется произведение, резко противостоящее написанным ранее. Это — остросатирическая музыкальная комедия «Чудо в Ореховке» (либретто Л. Степанова). Нет здесь, по существу, ни «героя-любовника», ни нежной (или свое­нравной, или верной, нелюбящей другого) подруги, нет самого лирического конфликта — того стержня, вокруг которого по общепринятым нормам такого рода теат­ральной драматургии должно развиваться действие. Со­чинение полно отрицательных персонажей. Насмешка становится едкой, хлесткой, смех—бичующим, а в му­зыку врывается откровенно пародийное начало. Каж­дый такт подчеркивает принципиально новый взгляд композитора, казалось бы, на давно «отработанный» жанр.

Hо в том и заключается характернейшая черта творческого метода Жарковского, что, исповедуя опре­деленное художественное кредо, ведя свои композитор­ские начинания в определенном русле и — выражаясь морским языком — досконально зная «фарватер» этого русла, он систематически предпринимает некие поиско­вые броски в сторону, подчас значительные, порой не­заметные, но служащие одной цели — до мелочей ис­следовать принципиальные возможности того или иного жанра.

Так, например, с жанром оперетты тесно смыкается такая форма музыкального спектакля, как мюзикл. И несколько лет назад из-под пера Жарковского выходит произведение именно такого плана — «Пионер-99» (либ­ретто С. Богомазова и С. Шатрова), написанный по за­казу Харьковского театра музыкальной комедии. Бур­ный прием, оказанный спектаклю как в день премьеры, так и при последующих постановках, убедительно гово­рит о блестящем профессионализме композитора в этой весьма непростой сфере музыкального творчества.

К содержанию

Композитор пишет для детей много и охотно, умело и результативно, искренне и по призванию. Труд этот вознагражден по заслугам — дети знают и любят его музыку. Вот характерный случай, рассказанный, в этой связи, другом и частым соавтором Жарковского — поэ­том Сергеем Богомазовым:

«В один прекрасный день по тенистой аллее Твер­ского бульвара шли к памятнику Пушкина трое ребят, словно три мушкетера. Они беззаботно напевали:

Нам путь не страшен —
дойдем до облаков!
С веселой песней нашей
шагается легко!..

— Что это вы поете, ребята? — спросил я.

— «Песенку про веселого туриста».

— А кто придумал ее слова, знаете?

— Знаем! Сергей Михалков.

— А музыку кто написал?

— Евгений Жарковский.

И, обнаружив таким образом незаурядную эру­дицию, они отправились дальше: быть может, навстречу веселым приключениям, к которым звала их песенка...»

А между тем «Песенка про веселого туриста» вовсе не ровесница этим мальчишкам. Она была написана в 1936 году и уже отметила свое сорокалетие. Так что первыми ее исполнителями были еще отцы и матери нынешних «мушкетеров».

К настоящему же времени детские песни Евгения Жарковского составили четыре объемистых авторских сборника. Музыка, вошедшая в эти сборники, отлича­ется особой ясностью интонации, ритмической четко­стью, не исключающей, впрочем, ни яркой изобрета­тельности, ни порой изысканной прихотливости рисунка. Главное же — детским песням Жарковского свойствен­но одно из необходимейших в данном случае качеств — доходчивость, хотя она и не имеет ничего общего с не­притязательной элементарностью. К тому же эти песни легко запоминаются.

Ни одна из сторон пионерской жизни не проходит мимо внимания композитора. Тонко чувствуя духовный мир подростка, вникая во все нехитрые пока его «жиз­ненные коллизии», композитор умеет завязать с ним разговор на самые различные темы: о Ленине и Пар­тии, о подвиге мальчишек в солдатских шинелях и о счастье мирной жизни, о выборе профессии и о первом учителе. И конечно, о своем любимом море.

Среди сочинений Жарковского для детей мы встре­тим и песню юных мореходов «Свежий ветер» (сл. Б. Дворного), и размышления о завтрашнем дне — «Кем ты будешь» (сл. С. Алымова), и веселую «Песенку о футболе» (сл. Д. Самойлова), и чеканную «Пионерскую клятву» (сл. С. Богомазова). Герои этих песен — нынешние мечтатели и будущие строители, ны­нешние юннаты и будущие биологи, нынешние школь­ники и будущие граждане Страны Советов.

Будущие граждане... Гражданственность, став не­отъемлемой чертой творчества Жарковского, в сочине­ниях для детей приобретает особенно важное значение и звучит с особенной настоятельностью. Помня о могу­чей, ни с чем не сравнимой воспитательной силе искус­ства, композитор стремится использовать все возмож­ности песенного жанра, чтобы привить подростку с ран­них лет те лучшие человеческие качества, без которых немыслимо само понятие «советский человек».

Об этом же говорит и переписка Жарковского с юными слушателями. В большинстве случаев она посвящена вопросам пионерской военно-патриотической работы. И каждое из таких писем — это не просто ин­формация, это часть живого дела, требующего от ком­позитора самого непосредственного участия.

Он помогает в решении практических вопросов, свя­занных с деятельностью юных искателей, наследников боевой славы отцов, высылает в школы различных го­родов ноты и тексты песен, делится со школьниками воспоминаниями.

Тесная творческая дружба связывает композитора с детскими исполнительскими коллективами. Среди них следует в первую очередь назвать Народный ансамбль песни и танца Центрального Дома детей железнодо­рожников, которым руководит С. Дунаевский, Большой детский хор Всесоюзного радио и телевидения, возглав­ляемый В. Поповым. Подмосковная же хоровая студия «Пионерия» (руководитель — Г. Струве) стала своеобразной «стартовой площадкой» для многих произведе­ний Жарковского. Именно этот коллектив мастерски исполняет одну из наиболее трудных песен — «Непогоду» (на слова самого композитора), написанную в сложной форме трехголосного канона. Помимо чисто художест­венных достоинств, произведение это представляет со­бой и немалую педагогическую ценность. Вообще, большинство сочинений Жарковского для детей уже давно и прочно вошли в основной музыкально-педаго­гический репертуар.

Именно все это разнообразие творческих контактов с детьми, знание адресата позволяет композитору пло­дотворно воспитывать подростков средствами своего искусства, не впадая в то же время в дидактически-назидательный тон. Педагогический секрет Жарковско­го заключается в умении композитора взглянуть на мир глазами детей, быть как бы на равных со своими юны­ми слушателями. Не обладая этим качеством, трудно, например, сочинить музыку к новогодней елке или на­писать такое яркое, красочное музыкальное представле­ние, как «Хоровод сказок» (либретто С. Богомазова).

К содержанию

В 1971 году в содружестве с поэтом С. Богомазовым Жарковский написал детскую кантату «Неразлуч­ные друзья». Здесь вновь в полный голос зазвучали всегда волнующие композитора и никогда не исчерпы­вающие себя высокие, но доступные и необходимые детям темы: тема военной героики, тема мира, тема Родины. Но, при всей их масштабности, они раскрыты в кантате предельно скромными выразительными средствами.

В самом деле: обычный школьный живой уголок — что может быть проще, «локальнее», обыкновеннее, да­же обыденнее? Извечная дружба ребят с «меньшими братьями нашими» — разве не выглядит она иной раз в глазах вечно занятого, озабоченного взрослого мира чем-то хотя и безусловно нужным, полезным, но и второстепенным, какой-то трогательной забавой? И вот, слушая кантату Жарковского, мы видим, какие прекрасные ростки дает порою такая дружба, как в этих бесхитро­стных отношениях отражается, словно в зеркале, завт­рашний для ребят мир взрослых.

Образная символика здесь наглядна и предельно ясна, образные ассоциации точны и конкретны. Почто­вый голубь — крылатый символ мира и спокойствия, воспитанная мальчиком для пограничников овчарка — символ воинского служения своей стране. Письмо, при­шедшее в школу из жаркой Средней Азии вместе с подарком — черепахой, напоминает о крепкой дружбе между советскими пионерами. А тематическая арка, объединяющая вступление и финал кантаты — мягкий, прокофьевски прозрачный напев, которым ребята при­ветствуют утро и провожают вечер, — превращает кан­тату в скромный и искренний гимн мирной Отчизне.

Жарковский назвал сочинение театрализованной кантатой. Для этого есть все основания — произведение содержит ряд характерных формообразующих призна­ков. В первую очередь к ним следует отнести: сквозной характер действия, отличающегося яркой динамикой; сквозной персонаж — девочка-почтальон, которая как бы управляет событиями, появляясь на сцене между от­дельными тематически замкнутыми фрагментами; ясно намеченное лейтмотивное начало; чисто «игровые» пред­посылки, заключенные в музыке; концентрическое строе­ние сюжета и неизбежно вытекающие отсюда «выходы» и «уходы» действующих лиц; наконец, яркую характе­ристичность образов. Поэтическая же обобщенность за­мысла, масштабность его, хотя бы и воплощенного «ка­мерными» средствами, позволяют назвать сочинение некоей «микроораторией».

Хоровая студия «Пионерия» стала первым испол­нителем сочинения, успешная премьера которого состо­ялась в 1972 году в Большом зале Московской консерватории. Кантата «Неразлучные друзья» сразу же прочно вошла в ее репертуар.

К содержанию

Итак, театр музыкальной комедии и музыка для детей — два крупных пласта в творчестве Евгения Жарковского. Однако по сей день имя композитора, извест­ное широким кругам слушателей, ассоциируется с вы­соким званием «мастера советской песни». Песня — стихия той самой художественной музыкальной публи­цистики, что захватила Жарковского еще в молодые годы, — по-прежнему остается для него основной фор­мой творческого самовыражения. Именно в песенном источнике черпает он неиссякаемые творческие наход­ки для сочинений, написанных в «крупных» формах. Именно песня помогает ему жить и работать, идя в но­гу со временем, оставаться на почетном и ответствен­ном посту музыкального публициста. Наконец, именно песня, с ее чуткой и мгновенной реакцией на происходя­щее в мире, с ее ни с чем не сравнимой мобильностью, дает ему все новые темы для никогда не кончающегося доверительного разговора со слушателем.

И конечно, одной из важнейших и всегда актуаль­ных тем в творчестве композитора была и остается военная тема. Привлекая в наше время внимание моло­дых художников, она никогда не отпускает композито­ра-ветерана, который не только «биографически», но и творчески пережил напряженные военные годы.

Уже в 1947 году появляется суровая песня-баллада на стихи Н. Букина «Когда бушуют ураганы», посвя­щенная памяти погибших в войну моряков. Через год Жарковский пишет надолго ставшую популярной песню «Споем, пилот» (cл. Д. Седых). Она как бы впитала в себя послевоенный песенный быт. Секрет ее успеха за­ключается в раздвинутых войной музыкально-хроно­логических рамках. Содержание песни — послевоенное. В ней поется о боевых буднях летчиков, стоящих на страже с таким трудом отвоеванного мира. А в музы­ке — точнее, в первых ее тактах — неназойливо звучит бесхитростное довоенное танго:

Еще годом позже появляется песня «Комсомольцы-друзья» на стихи М. Голодного. Это снова воспомина­ния о войне, разговор о сегодняшнем мирном труде, и — не характерно ли? — в музыке явственно звучат отголоски революционных песен:

Думается, есть на что обратить внимание. Вернемся к фронтовой песне, песне-очерку, которая «должна была работать здесь и сейчас». Другими словами, от нее не требовалось обобщения как обязательного художест­венного качества. Память же — всегда обобщение. А оно диктует свои творческие законы. И не случайно, что многие послевоенные песни о войне, взывающие к на­родной памяти, несут в себе наивысшее из музыкаль­ных обобщений — интонацию революционной песни.

Так и в «Комсомольцах-друзьях» слышатся не ста­реющие от времени интонации революционной песни «Беснуйтесь, тираны».

Именно в послевоенный период с особой четкостью дает себя знать огромный жизненный и творческий опыт, накопленный композитором. Поражают разносто­ронность его творческих запросов, широта тематики, включая сюда и многочисленные «вариации» на полю­бившуюся автору солдатско-матросскую тему, и множе­ство новых образов.

Мы помним, что в 1947 году Анатолий Новиков по­ложил начало совершенно новому песенному жанру, создав «Гимн демократической молодежи» — жанр молодежной фестивальной песни. Сама смысловая направ­ленность таких песен указывает на время их рождения. Об актуальности подобного жанра не приходится и го­ворить. Жарковский не мог пройти мимо подобного яв­ления. И в 1956 году появляется его «Песня простых людей» на слова Ю. Каменецкого. Она вобрала в себя типичные черты жанра — подчеркнутую плакатность, подчеркнутую же «событийность» (песня написана к VI Всемирному фестивалю молодежи и студентов в Москве и на предшествовавшем ему конкурсе была удо­стоена премии), в ней много, часто, щедро звучит гор­дое «мы», сильно развит элемент «автохарактеристи­ки». Это песня-знакомство, песня-дружба. Не упустил композитор и черт молодежной романтики, нашедшей свое выражение в широкой, размашистой начальной фразе припева. Многое привлекает в этом сочинении — плакатность без крикливости, патетика без взвинчен­ности, ораторство без риторики.

А главное — Жарковский знает и любит своего ад­ресата. Жизнь дала ему не только талантливых учи­телей, талантливых соавторов-поэтов, но — что не менее важно — дала ему и требовательного слушателя. Сле­по подражая моде, композитор рискует потерять такого слушателя. И Жарковский выбирает более сложный путь, предлагая ему всякий раз что-то свое, новое. Это становится у композитора прямым требованием жанра. Да и мастерство — хороший помощник.

Наряду с «Песней простых людей» песня «Моряки цимлянские» (сл. А. Межирова) — удалая, частушеч­ная, с шутливой нарочитостью раскрывающая свои «русско-народные секреты». Тут и «Как у наших у во­рот» с характерной «вершиной»-источником, и частушечная скороговорка с выделением последнего слога, и не менее характерная перебивка — разрыв строки. А рядом — «Трехрядка» (cл. Я. Шведова), с ее веселой грустинкой, чем-то родственная известной песне Со­ловьева-Седого «На солнечной поляночке».

Вообще народно-песенная интонация становится характерной для творчества Жарковского, пронизывая все более широкие образные, сюжетные, тематические пласты, которые композитор открыл для себя и для слушателей в послевоенные годы. Это и не удивительно. Богатейшая россыпь русской народной интонации, вби­рающая в себя все новые приметы современности, дает неисчерпаемые возможности для выражения самых раз­личных эмоций, для раскрытия самых различных тем. Здесь и лирика «страданий», и неторопливость былин, и сочный юмор игровых песен. Здесь и тропинка к не­исчерпаемой военной теме — традиции солдатских по­ходных песен.

Так, большую популярность получила песня «Лас­точка-касаточка» (cл. О. Колычева). В этой строевой песне удачно найденная поэтом народно-речевая инто­нация с характерными приговорками сочетается с му­зыкальными приемами, свойственными казачьим поход­ным и крестьянским игровым песням:

О том, насколько нелегко далась авторам эта песня, говорит немалая и небыстрая работа над ней. Не раз звонил Жарковский Колычеву и слышал в ответ шут­ливое: «Писать — писал, не написал, искать — искал, не отыскал»! Но вот песня родилась, и ее запели десятки тысяч людей.

Негладко создавалась и знаменитая теперь «Жень­ка». Поэт К. Ваншенкин написал стихи в оригинальной форме трехстиший с одинаковой рифмой:

Стоит меж лесов деревенька,
Жила там когда-то давненько
Девчонка по имени Женька...

Жарковский же решил еще больше приблизить по­вествование к народной манере, удвоив среднюю стро­ку. Вначале поэта «испугала» такая композиторская вольность. Были, конечно, споры... И там, где не могли убедить слова, убедила музыка. «Камерной былиной» хотелось бы назвать эту песню — настолько высоко поднял композитор образ девушки-партизанки, настоль­ко широко и исчерпывающе развернул картину ее не­долгой жизни и настолько скромно и даже застенчиво рассказал о ней.

«Песня о моей России» (сл. Э. Михайлова) напи­салась сразу. Композитора захватил не совсем обычный образный строй стихов:

В таком обращении к огромной синей России есть что-то есенинское и что-то от «Женьки».

Но Жарковский не был бы Жарковским, если бы остановился на достигнутом. Он по-прежнему ищет но­вые слова, адресуя их своему взыскательному слуша­телю.

Так, заметное место в творчестве композитора заняли «Песни о человечестве» — цикл на стихи А. Суркова, посвященный композитором XXII съезду КПСС. Четыре части этого цикла — «Братство», «Ленин», «Африка» и «Коммунисты» — объединяет большая и серьезная тема интернациональной солидарности всех людей доброй воли.

В музыкальном отношении здесь обращает на себя внимание современность музыкального языка, в данном случае некой плакатной «маяковско-свиридовской» ориентации.

Вообще же так называемая современная песенная интонация для Жарковского становится прототипом живой разговорной речи. В песне «В ночь на двадцать шестое» (сл. Я. Белинского) у него едва ли не впер­вые появляется настоящий речитатив. Тема песни — память о революции, о ее бойцах. Куда как естествен­но было бы именно здесь, а не в «Комсомольцах-друзь­ях», насытить музыку элементами революционных песен. Но композитор ведет неспешный разговор совре­менника с современником, стараясь в сегодняшней жизни осмыслить бессмертный подвиг революции. И только скупая маршевость фактуры напоминает че­канный шаг красногвардейцев. А в мелодии — краткие, выразительные фразы, предельно емкие, отрывистые, вызывающие ассоциацию с остановленным на мгнове­ние кинокадром — матросы-кронштадтцы, свинцовая Нева, распахнутые бушлаты:

В близкой этому сочинению речитативной манере написана и романтически приподнятая песня «Синегорье» (сл. А. Поперечного). Только эмоциональный заряд ее иной. Здесь на первый план выступает небро­ская и в то же время чуть-чуть рисующаяся мелодия, которая исполняется как бы на гитаре — спутнице моло­дости, еще ищущей, но в самом этом поиске уже нашед­шей себя, еще присматривающейся к окружающему, но уже утверждающей себя, свое рабочее место в жизни, крепко верящей в свои руки, свой разум, свое сердце. Молодости скромной, даже робкой подчас, прячущейся за легкой, неназойливой бравадой, за красным словцом, за чуть небрежной и, как ей кажется, красивой позой. Чем еще, как не этой достоверностью молодости, объяс­нить и успех схожего с «Синегорьем» «Талисмана» (сл. М. Танича), популярность которого не нуждается в комментариях?

А вот в песне «Крылатые парни России» (слова поэта-летчика В. Гольцова) речевой говорок запева ус­тупает место широкой, распевной, упругой мелодии, разворачивающейся к кульминации и словно рвущейся в безбрежную высоту неба.

Но едва ли не самой показательной для «разговор­ных» песен Жарковского стала песня «Костер». Стихи Д. Седых, написанные строчками разной длины (короткая — длинная), подсказали композитору удивительно верное и необычное решение:

Музыкальные строки песни не соответствуют стихо­творным — они отделяют паузой длинную стихотворную строку от предшествующей и «привязывают» к ней последующую короткую. Смысл этих ритмических пере­бивок — свободное, «невымеренное» речевое дыхание, не декламационное, а именно речевое, внешне не осмыс­ленное. Ведь не думаем же мы о дыхании, когда не­громко беседуем с другом. Кончается оно, и мы на миг прерываем речь, чтобы начать ее с прерванной инто­нации. Последнее тонко учтено композитором: после каждой паузы музыкальная фраза продолжается с той же самой интонации, на которой оборвалась предыду­щая. Вот сколько незаметного и потому настоящего мастерства вложено в простую, казалось бы, песню — и звучит задушевный разговор о трудной и романтич­ной, кочевой комсомольской молодости.

Е. Жарковский и поэт Н. Флёров среди североморцев

Зрелости дано неотъемлемое, немного грустное право — право памяти. Не только право — потребность вспомнить, оценить, взглянуть на себя как бы со сто­роны. Не раз звучит тема памяти в творчестве Жарков­ского. Подсознательно он даже вывел ее интонационную формулу. Мы находим эту тему в «Песне подвод­ников»: «вдали исчезли берега огни»; в ином, маршевом облике звучит она в послевоенной песне-воспоминании «Моя звезда над козырьком» (сл. В. Харитонова): «припомни, старый друг-солдат». А дальше легким ре­читативом она вступает в песне «Немного о себе» на слова Д. Седых: «когда бы сбросить мне года». Сочи­няя эту песню, Жарковский имел в виду определенного исполнителя — Клавдию Шульженко, создавшую много блистательных, вдохновенных образов именно такого плана. Девиз этой песни — «Мечтать, любить и не стареть!»

Но это не значит, что композитор исповедует опти­мизм как самоцель. Вовсе не чужда ему и глубокая, искренняя грусть. В своеобразном цикле «памяти» есть песня «Давай помолчим» (сл. В. Лазарева). И может быть, грустнее всего здесь не боль разлуки и не боль потерь и даже не та самая сентиментальность, «помно­женная на живую кровь», а простенький довоенный вальс, доносящийся словно из далекого, невозвратного прошлого.

К содержанию

Тема любви во всей ее лирической открытости — не самая частая гостья композитора. «Лирический вальс» из оперетты «Морской узел», песни «Белые руки берез» (сл. И. Лебедовской), «Дорогой человек» (сл. В. Пет­рова) — вот, кажется, и все. Но сколько хороших слов о любви звучит в песнях о моряках, о летчиках: «Под­руга моряка» (сл. Б. Сибирякова), «Когда мы в море уходили» (сл. В. Драгунского), «Донская ночь» (сл. Л. Кондырева), «Костер», «Споем, пилот» (сл. Д. Се­дых), «Крылатый ровесник» (сл. Б. Дворного). Роман­тика воинского труда и вообще труда разве может жить без любви?

Характерный поворот лирической темы у Жарковского — шуточная песенка, в которой часто говорится не то чтобы о несчастной, а скорее о какой-то незадачли­вой любви. И сколько беззлобного юмора и мягкой иро­нии вкладывает композитор в такие песни, как «Секрет» (сл. В. Масса и М. Червинского), «Если б да кабы» (сл. Д. Седых), «Волнушка» (сл. П. Чернова).

И еще один ракурс той же темы — песня-романс «Не зажигай огня», не так давно написанная Жарковским. О ней хочется сказать особо.

Известно: новое — это хорошо забытое старое. И вот, забытый на долгое время, песней возвращается к нам старинный романс. Возвращается со своей предель­ной— сердце настежь! — открытостью лирического чув­ства. Первой ласточкой стала, думается, песня Пахму­товой «Нежность». А вскоре появилась и другая — песня Евгения Жарковского на стихи А. Поперечного «Не зажигай огня» — прекрасный, искренний монолог о большой, настоящей любви. Композитор воспевает ее немеркнущую красоту, именно воспевает, а не беседует о ней. В ней нет ничего от речитатива, мелодия, построенная на единой ритмической формуле, «чеканит» поэтические строки, обнажая их возвышенную декламационность. И строка за строкой, как ступень за сту­пенью, ведет нас к гимнической кульминации. Сегодня, думается, это вершина Жарковского-лирика. И несом­ненно, не последняя вершина.

Е. Жарковский за инструментом

Песня живет в двух измерениях — во времени и в пространстве. Каждое из них ставит свои проблемы. Время — такие проблемы, как традиции и новаторст­во, и шире — проблемы современности. Пространство — проблемы национального, народного, локального, об­щезначимого, и шире — проблему узнавания — одну из важнейших в песенном творчестве. По-видимому, в точке пересечения этих «осей координат» и лежит пре­словутая «прописка» песни.

Современность требовательна. Почему Жарковский обратился к романсу? Почему в свое время возникла необходимость в такой песне, как, скажем, «Песня люб­ви» А. Островского с ее захватывающей широтой эмо­ционального диапазона, с ее неожиданными переходами внутри жанра от вида к виду?

И другое — почему песня время от времени разными способами стремится поломать сложившиеся жанровые рамки? Потому, что тесно ей становится в этих рамках. Потому, что, усилиями многих и многих авторов накап­ливая в себе новизну — новизну, так сказать, количест­венную, песня ищет качественных сдвигов в новое. И находит их. Один из таких сдвигов Евгений Жарков­ский называет сдвигом в «пограничный жанр». О пес­не «на грани романса» уже говорилось. Пристальное внимание композитора привлекает и другая грань — балладная.

Баллада предоставляет автору песни громадную возможность свободно, исходя из содержания, констру­ировать форму — от скромного повествования говорком под гитару до развернутого концертно-фантазийного полотна. Ну и, конечно, возможность достигать такой эмоциональной многогранности, какая вряд ли возмож­на в обычной песне с ее жесткой, ко многому обязыва­ющей куплетностью. Вообще, песне есть что «занять» у баллады, у романса в смысле формы. И наоборот, современному романсу стоит поучиться у песни яркой образности, четкой интонационной пластике. А главное, эксперимент в этой «пограничной» области невероятно расширяет возможности выбирать, комбинировать, строить — именно строить в песне что-то принципиаль­но новое. И следовательно, принципиально свое. Здесь-то, говоря о тревожащей его «инфляции» в песенном жанре, Евгений Эммануилович ставит с особенной ост­ротой ту же проблему узнавания, ставит творчески.

Так появляются две интересные песни «на грани баллады»: «Баллада о танке» (сл. М. Кравчука и Ю. Каменецкого) и «Ромео и Джульетта» (сл. А. По­перечного). Они не похожи ни на что ранее созданное другими композиторами. Это его, Жарковского, и только его. А между тем написать так, чтобы любая песня композитора становилась его визитной карточкой, столь же важно, сколь и трудно. Иной до того увлечется но­вациями, что теряет свое собственное лицо. Другой настолько холит и лелеет это самое раз обретенное ли­цо, что начинает себя перепевать. Лучшим песням Жар­ковского выпала счастливая доля — они не стареют.

К содержанию

В заключение — несколько слов об одном из послед­них произведений Е. Жарковского, занявшем особое, необычное место в его творчестве. Произведении, неод­нократно звучавшем уже и на страницах очерка.

Это — книга. Евгений Эммануилович назвал ее «А музы не молчали...». Она представляет собой дневник военных воспоминаний. Характерно, что сразу же после выхода в свет она стала библиографической редкостью и получила множество восторженных отзывов.

Книга написана в форме отдельных, достаточно са­мостоятельных по теме новелл. Тут и размышления музыканта о сущности искусства, особенно искусства так называемых «малых форм», и ясное, четкое изло­жение собственного художественного кредо композито­ра-фронтовика. Тут и яркое описание обстановки, в которой приходилось жить и работать автору, — описа­ние тем более мастерское, что выполнено зачастую с помощью всего лишь нескольких, образно-насыщенных, «моментальных» штрихов. И рассказы о людях — о ныне живущих и о тех, кто когда-то не вернулся с боево­го задания, о друзьях-соавторах — писателях, поэтах и о героях, которым посвящались песни. И конечно, о самих песнях.

Не только история создания той или иной песни представляет здесь для читателя интерес. В книге этой бьется пульс фронтового искусства, в ней обнажен нерв творчества, то, что принято называть композитор­ской «кухней», лабораторией. Если бы каждой выходящей в свет песне была предпослана такая новелла-аннотация, нетрудно представить, сколько новых ассо­циаций возникло бы у слушателя и как они обогатили бы его восприятие.

И тем ценнее литературный опыт, предпринятый композитором. Автор хочет донести до нас те тридца­тилетней давности дни, не раз воспетые в стихах, в песнях, дни, настолько насыщенные событиями и людь­ми, что никакое, даже самое совершенное произведение искусства не в силах целиком и полностью вобрать в себя весь этот отрезок жизни. И композитор берется за перо — в память тех дней и во имя того никогда не погашаемого творческого долга, который всегда ощу­щает за собой каждый настоящий художник.

Фронтовые новеллы Жарковского — «невыдуманные рассказы», как он сам их называет,— сродни его пес­ням. Поэтому и строение книги представляет собой своего рода литературно-музыкальную композицию. Это и книга и песенный сборник одновременно: воспо­минания иллюстрируются песнями, именно теми, о ко­торых идет речь.

Замечательно, что многие из них, довольно редко, а то и совсем не звучащие в концертных программах, стали теперь достоянием молодого поколения. Но со­четание песни с «невыдуманными рассказами» оказа­лось настолько органичным, что книгу хочется назвать своеобразной кантатой в честь друзей и однополчан композитора — доблестных североморцев, которым она и посвящена.

И все-таки — почему бесспорно удалась книга?

В принципе книга Жарковского принадлежит к то­му достаточно громко заявившему о себе в последнее время жанру, о котором удачно сказал поэт Ваншенкин.

«Настоящее искусство обладает особенностью воск­решать давно минувшие события, волновать нас как бы сквозь время, делая свидетелями происходящего. Но удивительно, что похожую силу имеют пожелтев­шие листки армейской газеты, выцветшие фотографии, перетертые по сгибам письма. От них тоже перехваты­вает дыхание, они тоже обжигают сердце. Жизнь не противопоставляет одно другому — напротив, объединя­ет их...

В последние годы некоторые поэты, даже критики стали писать прозу, и с непривычки очень хорошую, пронзительно точную, со знанием дела, совершенно игнорируя законы жанра, сюжет и прочее. У них есть одна госпожа — госпожа Достоверность, и они покло­няются только ей одной. Их рукой движет долго копив­шееся острое желание, страстная потребность расска­зать о себе, о своей жизни и судьбе, о своем поколении или просто о местности, где вырос автор. Что может быть благороднее, человечнее, естественнее этого поры­ва, этой задачи? «И тут кончается искусство, и дышат почва и судьба», — сказано о таких книгах» ¹.

Так можно сказать и о книге Жарковского. Досто­верность— вот главное, что ее отличает и чему автор обязан своей удачей. Та достоверность, которая харак­терна и его музыке, песням, которая составляет основу творчества композитора. Творчества подлинно реали­стического, прочно опирающегося на принципиальное нерасторжимое единство: факта и смысла, хроники и обобщения, события и отношения, человека и времени.

К содержанию

Источник: сборник «Мастера советской песни». М., 1977